Первое дело слепого. Проект Ванга - Страница 32

Надежда, до сих пор прятавшаяся в самом дальнем и темном уголке души, выпрямилась и расправила крылья.

– Так… о чем это я? – пробормотал Грабовский, недоуменно глядя на Нину. Он вынул из кармана пиджака носовой платок и утер обильно вспотевший лоб и шею. – Ах да, Соколовский…

Он надолго замолчал, копаясь в пачке и прикуривая сигарету. Руки у него мелко дрожали, как после тяжелой работы, и ему далеко не сразу удалось попасть кончиком сигареты в огонек зажигалки.

– В общем, так, – сказал он наконец, с непонятным Нине раздражением припечатывая зажигалку к столу сильным ударом короткопалой ладони. – В таких случаях положено, как говорится, подготовить человека. Но рассусоливать я не стану. Тем более что ты, как я вижу, совсем не дура. Человека нет уже две недели, менты его найти не могут, сам он о себе знать не дает, а тут еще этот взрыв… Тротил – это тебе не утечка газа, не короткое замыкание, тут сразу ясно, что работали специалисты, которым твой Максим сильно насолил. И не напугать они его хотели – для этого было достаточно камнем в окно кинуть, – а уничтожить квартиру вместе с материалами, которые там могли храниться. Ведь, считай, чуть не полдома снесли! А какой смысл уничтожать бумаги, если жив человек, который их собрал? Понимаешь, к чему я клоню? – Грабовский сделал короткую паузу и поморщился: Нина потеряла сознание.

– Понимаешь, – он обращался к распростершемуся на полу кабинета бесчувственному телу. – Я же говорю: не дура. Далеко не дура. Только нервишки слабоваты.

Рука его снова протянулась под стол и нащупала кнопку. Мгновенно возникла из приемной секретарша с пузырьком нашатырного спирта. Пока посетительницу приводили в чувство, Грабовский мрачно курил, развалившись в кресле и опершись о подлокотник. В последнее время рутинность процесса и предсказуемость человеческих реакций стали его утомлять; он начал скучать на работе и испытывать такое сильное раздражение от людской тупости, что это сделалось уже небезопасно. Рутина порождает халатность, а это в его деле недопустимо.

– Еще раз брякнешься в обморок – выкину вон, – хмуро пообещал он, когда увидел, что посетительница более или менее пришла в себя. – Я иногда по сто человек в день принимаю, и у каждого свое горе, каждому моя помощь требуется позарез. Некогда мне с вашими обмороками возиться. Действительно некогда, понимаешь?

– Да, – ломающимся от подступающих к горлу рыданий голосом едва слышно произнесла Нина, – понимаю, конечно. Простите, что отняла время. И… спасибо вам.

– Она еще и благодарит! – воскликнул Грабовский. – За что благодаришь, дура? За то, что сама, без меня, давно знала? Благодарить будешь, когда дело сделаем.

– Какое дело? – глухо, безнадежно спросила Нина. – Что можно сделать, когда человек умер?

– Много чего, – заявил Борис Григорьевич. – Ты себе даже не представляешь, сколько всего можно сделать. Вернее, представляешь, только сказать язык не поворачивается. А зря! Ты ведь за этим сюда и пришла. Можешь не говорить, я и без слов все прекрасно вижу. У каждого в жизни бывает момент, когда надеяться остается только на чудо. Но не каждому оно, чудо, дается…

– А… разве это возможно? – прошептала Нина.

– Вера горами двигает, – сказал Грабовский. – А душа человеческая – не гора, она как-нибудь полегче будет. Все возможно. Только стоит это недешево.

– Я… – мысли о том, что нужная сумма почти наверное будет неподъемно велика, о том, что все это чистой воды безумие, что такое в принципе невозможно, и еще о многом-многом другом вихрем пронеслись через смятенный ум и исчезли без следа, уступив место всепобеждающей надежде. – Я готова. Скажите, что нужно делать.

– Деньги ищи, – просто сказал Грабовский.

Он выдвинул ящик стола, достал оттуда листок бумаги и карандаш, записал сумму и через стол протянул листок посетительнице.

Глава 6

– Боже мой! – не веря собственным ушам, протянул, почти пропел, Глеб Сиверов. – Да она просто сошла с ума! И ты вместе с ней.

Откровенно говоря, ему хотелось выразиться как-нибудь покрепче, но он сдержался. Зная его, Ирина могла без труда догадаться об этом желании, а раз так, к чему попусту сотрясать воздух? Она прекрасно понимала, как муж отреагирует на ее сообщение, но при этом все равно сочла необходимым проинформировать его о том, что… Нет, это было решительно невозможно выговорить даже мысленно, про себя.

Глеб закурил, стараясь успокоиться. Хотелось резким щелчком выбить сигарету из пачки, резко, с силой, прикусить фильтр, крутануть колесико зажигалки и швырнуть ее обратно на стол – так, чтобы, проехав из конца в конец, она остановилась на самом краешке. А потом резко затянуться и резко выдохнуть дым…

Он помолчал, борясь с охватившим его раздражением. Бабья глупость универсальна и в той или иной степени свойственна всем без исключения женщинам. Да и не глупость это вовсе, а особенность женского организма. Мужской охотничий ум самой природой приспособлен к тому, чтобы рассчитывать траектории и взвешивать варианты; женщина способна к этому в не меньшей степени, но решения принимает, как правило, руководствуясь эмоциями, а не логикой. И, что характерно, сплошь и рядом эта пресловутая логика оказывается посрамлена. Примеров тому Глеб знал предостаточно и, положа руку на сердце, не мог всерьез осуждать Нину Волошину за ее безумную затею, а Ирину – за сочувствие, которое она испытывала к подруге. Если как следует разобраться, по-настоящему взбесил его Грабовский – этот хладнокровный ублюдок, не постеснявшийся запросить с убитой горем женщины фантастическую сумму за оказание заведомо невозможной услуги.