Тут мог бы помочь шеф с его многочисленными и весьма полезными знакомствами. Но это его, шефа, знакомства, его связи, на установление которых потрачено много времени и усилий, и только ему решать, напрягаться ли ради никому не известного бродяги. Потому-то Баркан и промолчал, не стал давать вслух никаких обещаний, а просто решил для себя: «Сделаю все, что смогу».
Поскольку такой барской роскоши, как полотенце или хотя бы туалетная бумага, в здешнем сортире не наблюдалось, Баркан вытер руки полой своей спортивной куртки, и, покинув прокуренный кафельный закуток, они с безымянным соседом возобновили движение к своей седьмой палате. С удобством разместились на кроватях; Баркан полез за бутылкой, но ребра тут же дали о себе знать, и он, крякнув от боли, замер в неудобной позе, сильно подавшись вперед, с вытянутой рукой. Сосед немедленно вскочил, помог ему разогнуться и подложил между спиной и стенкой подушку.
– Сиди, – сказал он, – я сам открою.
Вынув из тумбочки припрятанную бутылку и вооружившись штопором, он опять уставился на прикрытый круглой нашлепкой из золотистой фольги торец пробки.
– Что ты там увидел? – не выдержал наконец Баркан.
Сосед встрепенулся, будто слова корреспондента его разбудили.
– Что? Нет, ничего. Просто хотел прочесть название завода.
– На этикетке, – посоветовал Баркан. – А зачем тебе завод?
– Чтобы понять наконец, в какой области я нахожусь, – признался сосед, вгоняя штопор в пробку прямо сквозь фольгу. – Потому что поселок с таким названием, как ваш, может располагаться где угодно – хоть в Бурятии, хоть в Калмыкии, хоть на Сахалине.
– Ну-ну, – немного обидевшись за родной поселок, сказал Баркан. – Какой еще Сахалин, какая Бурятия? До Вязьмы меньше ста километров, а он – Калмыкия…
– Ага, – удовлетворенно произнес сосед. – Вязьма – это уже легче.
– А почему?
– А черт его знает, – сказал сосед. – Легче, и все.
Он потянул за штопор. Судя по тому, как напряглись мышцы на его руках, пробка сидела крепко. «3-зараза», – подтверждая догадку Баркана, сквозь зубы пробормотал сосед и дернул штопор изо всех сил.
Раздался звук, похожий на выстрел из детского пугача. Правая рука соседа с зажатым в ней штопором взлетела на уровень уха, а левая по инерции резко ушла в сторону и вниз. Откупоренная бутылка при этом с силой ударилась о металлическую раму кровати, стекло треснуло, звякнуло, и от образовавшейся на полу коричневатой лужи сильно и бесполезно запахло коньяком.
– Черт, – сказал сосед, разглядывая оставшееся в руке горлышко.
– Е-мое! – горестно вскричал Баркан. – Что ж ты делаешь-то?!
– Я нечаянно, – совсем по-детски отозвался сосед.
– Нечаянно… – передразнил Баркан. – Эх, ты, Федя!
Когда Игорь Баркан хотел обозвать кого-нибудь бестолочью или растяпой, он обычно называл этого человека Клавой или Федей – в зависимости от пола, разумеется. Эту привычку, которая ему самому вовсе не казалась странной, он перенял от отца, а тот – от деда. Это было что-то вроде наследственной семейной традиции, наподобие передающейся из поколения в поколение гемофилии, слабоумия или склонности к сердечно-сосудистым заболеваниям. На протяжении жизни Игорь Баркан назвал самых разных людей Федями и Клавами тысячу, а может, и сто тысяч раз. Однако такую реакцию на свои слова он видел впервые. Сосед застыл как громом пораженный, со штопором в одной руке и бутылочным горлышком в другой, и вид у него при этом был такой странный, что Баркан, глядя на горлышко, подумал: «Не пырнул бы он меня этой штукой».
– Федя? – склонив голову набок, словно к чему-то прислушиваясь, переспросил сосед.
– Не обращай внимания, – осторожно сказал Баркан. – Это я так… Пошутил, в общем.
– Федя… – не обратив на его слова внимания, повторил сосед. – Не знаю почему, но это имя кажется мне знакомым. Подозреваю, что именно так меня и звали.
– Да ты что?! – мигом забыв про коньяк, восхитился Баркан. – Серьезно? Ты уверен?
– Да, – подумав, ответил сосед. – Пожалуй, уверен.
– Так это же отлично! – шепотом, чтобы не привлечь внимания медсестры, вскричал Баркан. – Я же говорил, что память к тебе вернется! Смотри, возвращается! Нет, это просто необходимо обмыть!
Он обескураженно крякнул, вспомнив о коньячной луже на полу, но тут же снова воодушевился. В конце концов, по сравнению с тем, что сосед по палате благодаря ему, Игорю Баркану, вспомнил собственное имя, разбитая бутылка коньяка выглядела сущим пустяком. И потом, что значит – выглядела? Это и был пустяк, не заслуживающий ровным счетом никакого внимания…
– Ничего, – сказал Баркан, заметив, что сосед (Федор, напомнил он себе) тоже смотрит на лужу у своих ног, – я мигом, тут недалеко. Ты тут пока прибери, ладно? Только руки стеклом не порежь.
Федор кивнул и снял со спинки кровати больничное полотенце, явно намереваясь употребить его в качестве половой тряпки.
– Обалдел, что ли? – по-дружески упрекнул его Баркан. – Тебе за это полотенце башку отвинтят. Тут тебе не пятизвездочный отель, а районная больница, у них каждая тряпка на счету.
Оглядевшись и не найдя ничего подходящего, он вынул из кармана и протянул Федору собственный носовой платок.
– Вот этим давай. Потом простирнем, и будет как новенький. Коньяк – тоже дезинфекция.
Федор кивнул и, расстелив на полу номер «Горожанина», в который была завернута злосчастная бутылка, стал аккуратно собирать на газету осколки. Баркан вздохнул, отдавая дань памяти впустую пропавшей выпивке, снял с вешалки стеганый больничный халат, достал из тумбочки бумажник и вышел из палаты.