Первое дело слепого. Проект Ванга - Страница 97


К оглавлению

97

Тогда Игорек сейчас почти наверняка ломает голову над тем, как это могло случиться. И долго думать ему не придется… Если дело было вечером (а когда же еще?), над загадочной смертью его соседа думает уже не он один. Возможно, Баркан уже отвечает на вопросы следователя, а сюда, на дом к Валерьяну Модестовичу, тем временем мчится, распугивая сиреной прохожих, сине-белый милицейский «луноход»…

Впрочем, тут были возможны и другие варианты. Много вариантов. Например, Баркан не стал пить коньяк вчера, а оставил его на сегодняшний вечер. Или он выпил, уснул и благополучно умер во сне, а дура медсестра об этом еще не знает, потому что данные о больных у нее старые, вчерашние, обход начнется только через час, и все кругом уверены, что оба пациента из седьмой палаты просто-напросто дрыхнут без задних ног…

Да, вариантов могло быть великое множество, но существовал простой и надежный способ сократить их количество до приемлемого минимума, а может, даже и внести в этот вопрос полную ясность. Валерьян Модестович взвесил на ладони мобильный телефон. Один звонок, и… И что?

«Не узнаешь, пока не позвонишь», – подумал он. Облегчение, наступившее было, когда ему сказали, что Баркан жив, бесследно улетучилось, сердце опять сдавила глухая тоска, одолевавшая главного редактора со вчерашнего вечера. Верность учению, дисциплина, послушание – это все слова, более или менее красивые, а вот убийство – это уже поступок, предусмотренный уголовным законодательством. О чем он, вообще, думал, когда ввязывался в эту историю?

Известно о чем. О том, чтобы обратить на себя внимание великого Б.Г., поставить кумира в известность о том, что здесь, в дыре под названием Красная Горка, происходит нечто, имеющее к нему, кумиру, какое-то отношение. Только и всего. А что вышло? Кумир отдал приказ, и Кушнеров этому безумному, не лезущему ни в какие ворота приказу беспрекословно подчинился. Как будто Б.Г. обладает способностью гипнотизировать через Интернет… А что же, очень может быть, что и обладает. С него станется, на то он и Б.Г. – по уверениям некоторых, живой Бог на земле…

Отбросив колебания, Кушнеров нажал клавишу быстрого набора, вызвав на экранчик дисплея надпись «Баркан».

– Привет, шеф! – буквально после второго гудка раздался в трубке жизнерадостный голос Игорька. – Кто рано встает, тому Бог подает? Это правильно! Мне тут уже укол вкатили в… ну, сами понимаете куда.

– Как самочувствие? – промямлил Кушнеров первое, что пришло ему в голову.

– Странное, – сказал Баркан, и Валерьян Модестович насторожился. – Такое ощущение, как будто у меня сотрясение мозга и перелом парочки ребер…

Это была шутка, что подтвердил немедленно раздавшийся в трубке жизнерадостный до кретинизма смех корреспондента.

– Представляете, шеф, – продолжал Баркан, – коньячок-то ваш пропал! Сосед его нечаянно грохнул, ни капли не удалось спасти. Пришлось за водкой бежать, заливать горе… Да, кстати, у меня новость! Он имя свое вспомнил! Федором его зовут. Теперь дело за фамилией и всем остальным. Память к нему возвращается, как я и говорил. Вы не волнуйтесь, шеф, я на посту, так что история у вас в кармане.

Кое-как закруглив, а точнее, скомкав разговор, Кушнеров прервал соединение и дрожащей рукой налил себе третью рюмку коньяка. Сердце бухало, как паровой молот, где-то у самого горла; в ногах ощущалась противная слабость. Валерьян Модестович Кушнеров вовсе не был негодяем; напротив, и он сам, и окружающие всегда считали его вполне приличным человеком. И вот он, приличный человек, уважаемый бизнесмен и примерный семьянин, чуть было не совершил двойное убийство, от которого ему лично не было никакой выгоды.

Да что выгода! Теперь, когда эта затея с отравлением провалилась, у Валерьяна Модестовича будто пелена с глаз упала, и он вдруг увидел то, что было очевидно с самого начала: им просто пытались пожертвовать, как шахматист безжалостно жертвует пешкой, подбираясь к ферзю противника. Если бы Баркан и его сосед по палате умерли, для Валерьяна Модестовича это был бы конец. В остатках коньяка экспертиза без труда обнаружила бы лошадиную дозу снотворного, а на бутылке почти наверняка остались отпечатки пальцев. А если даже и не остались, вычислить его, непосредственного начальника корреспондента Баркана, женатого на аптечном провизоре, для милиции не составило бы никакого труда. Именно он, а не кто-то другой, возглавил бы список подозреваемых; за допросом последовал бы обыск, а в квартире чего только нет! Запасами подлежащих строгому учету медицинских препаратов, которые домовитая супруга Валерьяна Модестовича накопила за годы работы в аптеке, можно укокошить добрую сотню человек, если не больше. Так что в результате сели бы оба…

Непонятно было только одно: зачем все это понадобилось Грабовскому? Пациент палаты номер семь мог оказаться одним из тех, кого Б.Г. вернул к жизни силой своего могучего, воистину нечеловеческого разума. Другой на его месте не преминул бы воспользоваться таким отличным случаем, чтобы разом заткнуть глотки насмешникам и маловерам: как-никак, человек не только вернулся с того света, но и помнит (или почти помнит), кому он этим обязан! Ей-богу, от такой рекламы грешно отказываться!

Правда, Борис Григорьевич, по его же собственным словам, лишен такого порока, как тщеславие, и не нуждается в рекламе. То есть отличается завидной скромностью. Но пытаться из скромности организовать двойное убийство?! Нет, тут явно что-то не так…

Валерьян Модестович впервые пришел на собрание общества «друзей учения Грабовского», как они себя называли, три с половиной года назад. Его буквально за руку привела туда жена, напуганная размахом и неизменно печальными последствиями пьянства, в которое Кушнеров в ту пору окунулся с головой – что называется, по-взрослому. Валерьян Модестович явился на собрание с кривой усмешечкой на губах и фигой в кармане, уверенный, что его ведут на сборище очередной секты с хоровым распеванием псалмов и тоскливыми проповедями, читаемыми с напевным заграничным акцентом, который давно стал чем-то вроде визитной карточки каждого уважающего себя проповедника-сектанта.

97